ГЛАЗА СЫНА

Наверное, мало назвать удивительной историю, которую мне рассказала одна моя хорошая знакомая Елизавета Каспарова, врач-офтальмолог, доктор медицинских наук и просто добрый человек. Кто-то может подумать, что такого не бывает. Подумает – и будет неправ. Бывает.

Слушая мою собеседницу, не уставал удивляться непредсказуемости того, что верующий человек называет Промыслом Божиим.

Эта история могла случиться только в весьма специфической среде оперирующих врачей. Врачей-трансплантологов. Лиза объясняет, что лично она занимается трансплантацией роговицы, первой линзы глаза – прозрачной ткани, от которой зависит наше зрение.

Забор роговицы осуществляется по смерти донора. В отличие от трансплантации печени, сердца, легких, врачам-офтальмологам не нужен живой донор. Достаточно, чтобы после смерти человека прошло не более суток. Тогда его роговицу можно «пришить» больному. Она приживется, и зрение восстановится.

Оказывается, у нас еще в советское время существовал такой закон о «не испрошенном согласии». Тогда роговицу можно было забрать у любого тела, которое попадало в морг. Лиза сетует, что сегодня этот закон не действует, поэтому работа хирургов затрудняется, и многим больным, кому можно было бы реально помочь, приходится долгое время ожидать, пока наступит их очередь на прозрение.

Сама же история такова.

В морг при одной московской больнице, где существовало глазное хирургическое отделение, привезли тело погибшего в аварии мотоциклиста. Совсем еще мальчика восемнадцати лет. По правилам, существующим в той больнице, у него после судмедэкспертизы забрали роговицу с обоих глаз и передали в глазное отделение.

На следующий день в морг приехали родители погибшего мотоциклиста. И, опознав тело, каким-то совершенно непонятным для врачей образом обнаружили, что у их единственного сына без какого бы то ни было согласия с их стороны кто-то посмел забрать глаза.

Понятно, что несчастные родители были и без того раздавлены горем: смерть лишила их единственного ребенка, – а здесь еще и такое. Забор роговицы с обоих глаз их сына они восприняли как оскорбление и надругательство над его телом.

Отец и рыдающая мать с кулаками набросились на патологоанатомов:

– Мы не давали разрешения! Верните глаза обратно! Хотим, чтобы сын покоился со своими глазами!

«Верните глаза обратно! Хотим, чтобы сын покоился со своими глазами!» – кричали они

Ну кому хочется объясняться с разгневанными несчастными людьми, да еще и в подобной ситуации! Побить могут. Что ж, ты жаловаться на них пойдешь? Вот и ретировались:

– Простите, но мы в данной ситуации ни при чем. Это «глазники» виноваты, они глаза вашего сына забирали. Вот к ним идите и требуйте.

– Правда, нужно отдать им должное, – продолжает Лиза, – патологоанатомы успели нам позвонить и сообщили: «Готовьтесь! Надвигается гроза!» Понятно, что, как только роговицы были забраны, они немедленно пошли в дело – в хирургию. Нуждающихся в пересадке всегда предостаточно. Даже если бы мы и хотели отдать родителям глаза их сына, это было бы уже нереально.

Тогда заведующий отделением, мгновенно просчитав ситуацию, взвесив все «за» и «против», принял единственно верное и, как потом оказалось, гениальное решение. «Когда они появятся, приведите к ним Ваньку», – велел этот замечательный доктор.

Ванька поступил в наше отделение всего неделей раньше. Это был очаровательный золотоволосый полуторагодовалый пупс, которого реально нашли на помойке, где он ползал совершенно голый в пищевых отходах.

Ребенка передали в дом малютки, отмыли, выходили, откормили. Потом нашли биологическую мать, которой оказалась сильно пьющая женщина. Из-за ужасных условий, в которых содержался ребенок, постоянных побоев, постоянного же голода и общего истощения у ребенка, несмотря на всю проявленную в детдоме и детской больнице заботу, развилась кератомаляция, или «расплавление» обеих роговиц. Ребенку срочно требовалась пересадка роговиц на оба глаза.

Эту операцию, вернее – операции, и выполнил наш профессор. Все прошло успешно, мальчик стал видеть, повеселел. Чудесный малыш, кудрявый и золотоволосый: таких, как он, в XVIII веке любили изображать ангелочками, расписывая дворцовые плафоны где-нибудь в предместьях Москвы или Петербурга. Розовощекий синеглазый мальчишка. Несмотря на пережитое, очень ласковый и веселый. В отделении его все любили, постоянно чем-то угощали, тискали, целовали.

Несколько минут спустя к нам в отделение пришли эти бедные, потерявшие сына родители. Помню, какое было лицо у отца: красное, искаженное гневом. Мама, та вся в слезах, плачет навзрыд. Оба кричат, отец угрожает, называет нас извергами и садистами. Мать тоже кричит, голос высокий, отчаянный. Они требуют вернуть глаза их сына.

В таких обстоятельствах говорить с людьми, находящимися в состоянии аффекта, невозможно. Они просто не станут никого слушать и не согласятся ни с одним твоим доводом. Обычным путем сквозь стену родительского горя не пробиться.

Нужно отдать должное выдержке нашего профессора. Он им честно сказал: глаза вернуть не может, потому что они уже пересажены другому человеку, но если хотите, я покажу вам того, кто теперь смотрит на этот мир глазами вашего сына.

«Вот он теперь смотрит на мир глазами вашего сына», – сказал доктор, подводя улыбающегося Ваньку

Подводят нашего Ваньку и рассказывают историю его совсем еще коротенькой жизни. Потом сажают его напротив микроскопа и показывают родителям погибшего мальчика роговицы, пришитые Ваньке:

– Это глаза вашего сына. Хотите – забирайте.

Ласковый Ванька, добродушно улыбаясь, подходит к матери и подает свою любимую игрушку. Люди, только что еще не способные что-либо видеть и понимать, замолчали. Стояли с открытыми от потрясения ртами и, не отрывая глаз, смотрели на наше маленькое чудо, а он смотрел на них глазами их сына. Во всяком случае они так думали, что глазами их погибшего мальчика. Потом они посмотрели друг на друга, повернулись и ушли потрясенными. Мы облегченно выдохнули. Слава Богу! На этот раз обошлось.

Потом эти люди снова пришли. И еще раз пришли, и еще. И много-много раз еще.

Они его усыновили, так и не узнав, что трансплантаты, которые пересадили Ваньке, их сыну не принадлежали.

Думаю, даже если позже они об этом и догадались, – Лиза улыбается, – смею надеяться, тогда им было уже все равно.